А вот оно зачем, оказалось…

Подумаешь, бабочки! Красивые, спору нет. Цвет у крылышек такой пронзительно синий, ненастоящий, глаза режет с непривычки. Но если правильно прислушаться, то летуны не просто живые твари. Они дышат! Точнее, вздыхают. Коротенько так, печально. Так маленькие дети посапывают, когда сильно расстроены, но печаль еще не хлынула из глаз слезами.

От этих тихих вздохов так и тянет улечься в траву, заложив руки за голову. И смотреть в бездну небес, где кружат и кружат хрупкие летучие создания, которых никогда не заморят эфиром и не насадят на иглу натуралисты, вроде учителя естествознания в озаннской школе, который каждое лето только тем и занимался, что гонялся за бабочками с сачком. И если капустниц и крапивниц Верэн не жалела, то эспитские парусники - дело другое. Здесь вообще все иначе. Знать бы еще, как именно иначе, чтобы понять, принять и успокоиться, а то от избытка мыслей мозги хадрийки не просто пухли, но, казалось, вот-вот из ушей потекут. А следом так и норовило выпрыгнуть из груди сердце, сломав темницу ребер, чтоб поскакать-попрыгать вслед за быстроногим рыжим контрабандистом, таким загадочным и мужественным, таким… что просто «Ах!»

Но пока сердечко девичье оставалось в положенном природой месте, пришлось дать работу ногам, иначе не поспеть Верэн за Бертом. А с ним хоть на погост, хоть на дно морское, до которого, к слову, от эспитского жальника рукой подать. Это ж надо придумать, чтобы прах хоронить на скале, привязывать его поющими ниточками. Точно сети на ветер ставить. А может и не сети, а струны для невидимых быстрых пальцев. А петь под дикую музыку тут есть кому.

Верэн из всех сил напрягла зрение, вглядываясь в надписи на входах в склепы и чувствуя, как холодеют пальцы от безотчетного страха перед… Смертью? А может быть и перед Жизнью, кто знает?

В юности мало кто думает о неизбежном конце существования, а если и посещают юную голову такие мысли, то смерть представляется чем-то далеким, чем-то случающимся с другими, тогда, когда уже и жить, по сути, незачем, лет эдак в сорок. Новое перерождение, которое обещано каждому человеку, как прямое следствие бессмертия души, мало кого утешает. Ведь никто еще не вспомнил предыдущую жизнь во всех деталях и подробностей, ну или хотя бы так, как помнится раннее детство. А истории из «Поучительных свитков», которыми пичкают обывателей «мельники», случились чуть ли не тысячу лет назад. Верэн, кстати, очень сомневалась, верит ли хоть кто-нибудь в реальность Благородного Гуарина, который оставался верен своему господину на протяжении трех перерождений.

В таких простых семьях, вроде Раинеров, ни о прошлых, ни о будущих жизнях думать было как-то не принято, а уж говорить и подавно. Нам и теперешних забот хватает, считал папаша. А про всякую метафизику пусть «мельники» размышляют. Или… лошади. У них головы большие.

Верэн оглянулась на своего спутника, поймав уже на излете его странную улыбку. Точно бабочку. И та резанула по сердцу лезвием опасной бритвы. И можно сколько угодно обманывать себя и убеждать, будто интерес Берта Балгайра отличается от любопытства охотника за мотыльками в романтическую сторону, но на самом-то деле всё именно так, как подсказывает небольшой, но горький опыт неразделенного чувства.

Сельские девушки созревают рано. На жирном молоке, на ароматном сыре, на мамкиных пирогах и легком яблочном вине оно и немудрено. Солнце и морской ветер горячат молодую кровь, толкая на поиски любви, а стало быть, прямиком в объятия пылких парней. Что ни весна, то новый переполох – очередной взбешенный отец семейства, углядев у дочери все признаки своего скорого и неизбежного дедовства, берет в руки дробовик и отправляется к «герою». Впрочем, до кровопролития никогда не доходит. Какая ж свадьба без жениха, верно?

Верэн уродилась в малорослую материнскую родню и только совсем недавно обрела женские округлости. А в пятнадцать, когда у озаннских барышень самый любовный возраст, она всё ещё смотрелась ребенок ребенком. Опять же, книги, которыми снабжала Верэн школьная учительница словесности, сделали свое черное дело. Книги для девичьих умов губительны – это всем известно.

Безответные страдания по самому красивому юноше в Озанне, к счастью, остались незамеченными трудолюбивой родней, и они же научили девушку воистину охотничьей зоркости в отношении намерений мужчины.

И хоть глаза закрывай, хоть уши затыкай, но сразу же понятно, что Берту Балгайру очень нравятся её робкие заигрывания, но всерьез он пассажирку «Келсы» не воспринимает. Она для него… что-то непонятное. Пока непонятное.

- Ты там уснула что ли, куколка?

«Думать – занятие мужское, у девок от мозгов вред один и головная боль», - говорил папаша Раинер. Не на шутку задумавшись, Верэн сразу поскучнела, радость её померкла, а виски налились свинцовой тяжестью. Она жалобно всхлипнула.

- Голова болит.

- Гроза потому что идет. Пойдем-ка отсюда.

- А…

- Да насмотришься еще на Скалу. Вот хотя бы через пару дней…

Обратно к дому Лив, куда пожелал сопроводить её Берт, девушка плелась на ватных непослушных ногах. Ведь не куда-то, а в дом к сопернице – разозленной, недовольной по какому-то очень серьезному поводу и к тому же облеченной властью женщине, которую с контрабандистом связывали долгие годы отношений.

Память потому и зовется девичьей, что девам, засмотревшимися в хитрые глаза всяких пройдох, свойственно забывать о самом главном, о Другой Женщине

Глава 9

После сытного обеда у лорда Тая неплохо было бы прикорнуть на одном из лонгшезов, выставленных на террасе, чтобы переждать тягостную жару. Откинуть голову на маленькую подушку-думку и смотреть на окружающий мир исключительно через запотевшую призму стеклянного кувшина с лимонадом. Ланс тоскливо оглянулся на недосягаемое лежбище, приготовленное для хозяина. Орва как раз стелила пестрое покрывало.

«Какие любопытные здесь узоры», - невольно отметил археолог.

На зрение он никогда не жаловался, а потому прекрасно рассмотрел в причудливом сплетении маков, астр, барвинков и анемонов с ивовыми веточками и листочками плюща маленькие белые косточки, гладенькие, будто вышитые шелком. Мышиные, что ли?

«Цветочки и косточки, косточки и цветочки», - думал Ланс. Если бы эспитцы были отдельным народом, то символика растений имела бы смысл. Причем самый что ни на есть зловещий.

Лэйгину отчаянно захотелось вернуться для более детального знакомства с местными символами, но Лив так уверенно маршировала впереди, что догнать её, не переходя на бег, было невозможно.

Легкий ветерок играл листвой, но вместо прохлады нес лишь стойкий запах цветов. Кругом, повсюду что-то зеленело и цвело. На каждом подоконнике возлежал ящик с петуньями, а на ступеньках крыльца выстроились пузатые горшки с самшитовыми кустиками, фикусами или декоративными пальмами. И всей этой благоухающей красоты приходилось слишком много на каждую пядь земли, чтобы оценить тягу островитян к цветущим растениям как достоинство, а не как изощренное издевательство.

- А колодец у вас есть? – спросил вдруг Ланс, едва шевеля пересохшими губами.

- Отравить нам колодец решили?

- Нет. Пить очень хочется.

- Сейчас вы напьетесь, - мрачно посулила эмиссарша.

И обещание свое сдержала. В первом же на их пути коттедже хозяйка угостила страждущего большущей чашкой холодного терпковатого чая. И пока Лив вела расспросы по существу дела, у Ланса появилась возможность осмотреться. Лучше бы он этого не делал, честное слово.

От пестроты ковриков, салфеток, скатертей тут же зарябило в глазах. Казалось, милейшая госпожа… как там её бишь? Матэи! Так вот она отчего-то решила, что сочетание оранжевых чехлов на креслах с салатной краской дверных косяков и синих подушечек идеально гармонирует с ярко-розовыми шторами. Это не считая половичков дикой расцветки и статуэток лиловых безумных кошечек. У каждой скульптурки в когтях имелось по дохлой мышке. Причем, если кошки были какие-то карикатурные, то мышки исполнены во всех анатомических подробностях.